Я, откинув простыню с головы - единственную доступную защиту от донимающих ночью комаров - открываю глаза. В комнате полумрак: ставни еще прикрыты, но через щель уже пробивается солнечный свет. В доме тишина. Пахнет сыростью и вчерашним дымом, а еще тысячелистником и ромашкой - мы травы вчера собирали и разложили тут же сушиться. Бабушка давным-давно возится где-то в огороде. Я никогда не слышу, как она встает... А может она вовсе и не ложится спать?
Я совсем скидываю простыню и сажусь, свесив ноги, на старинном диване с двумя большими круглыми валиками по краям и длинным узким зеркалом на спинке. Тру глаза, потягиваюсь, потом спрыгиваю с дивана, стараясь попасть босыми ногами в сандалии. Дощатый крашенный пол неприятно холодит ступню. Быстро надеваю шортики, напяливаю рубашку и выбегаю из избы.
- Ба-буш-ка! - кричу я что есть силы.
-Ой! Золотой мой, проснулся! - отзывается бабушка и поворачивается в мою сторону, опираясь на тяпку.
-Ба! Печку топить? - опять надрываюсь я.
- Отчего же? Растапливай! Будем шанежки делать! - улыбается бабушка и продолжает уже тихонько:
- Наварива-накижива,
хоть не смащно, но лешиво...
Я, хоть и не слышу, что она бормочет, но догадываюсь, только не знаю на каком это языке и откуда эта поговорка, а означает: "варево пусть не вкусное, зато его много" или что-то в этом роде.
Бабушка и сама не знает - откуда это. Говорит, когда сама еще девчонкой была, с окрестной детворой играла - прицепилось. А там, в Сибири - кого только не было! Настоящий компот из национальностей.
"Кукурику Магда -
сея бензеядла:
гроху неурожа,
а капуста змазьва"
Стишок про хозяйку-неумеху по имени Магда, у которой, что ни сеяла - ни горох не уродился, а капуста - вымерзла.
Но больше всего мне нравилось про котика и его друга оленя:
"Сев коцек на плоцек у Буга,
запшевав пьесянки олене двуга"
Или, может, не про оленя и не у Буга - не важно. Я напеваю себе под нос:
- Сев коцек на плоцек... - и отправляюсь растапливать печку.
Летняя печка - это отдельная достопримечательность. Она стоит с задней стороны дома. Вообще-то родители почему-то этот дом называют "будка", точнее - "железнодорожная будка". Это испокон веков - жилище путевых обходчиков. Оба моих деда были путевыми обходчиками. Они ежедневно обходили дозором свои владения, как мороз-воевода... К сожалению, оба деда не дожили до того момента, когда я что-то уже соображать стал.
Фасадом будка (почему же все-таки будка? Еще бы конурой назвали...) выходила к железной дороге, правда от самих путей ее отделял небольшой, но густо заросший сиренью и невестой палисадник с аккуратно побеленным забором. В палисаднике каждое лето гостили со своими ульями два пчеловода. Слева, напротив сеней дома, размещался ряд сараюшек: большой, средний, меньшой и самый маленький. В самом большом сарае когда-то жила корова, которую я тогда очень боялся. А все потому что, видя свое отражение в огромных коровьих глазах, испытывал первобытный ужас, как тот туземец, которые впервые увидел зеркало. В сараях поменьше когда-то тоже жили козы, свиньи, гуси и куры. Но когда несколько лет назад бабушка сломала ногу, всю живность пришлось срочно продать. С тех пор хлев превратился в сарай и был заполнен различным барахлом, в котором мы с сестрой время от времени колупались. Иногда зимой мы с сестрой дома мечтали, как какую-нибудь сараюшку освободим от скарба, устроим там себе халабуду и будем играть в казаков-разбойников или робинзонов-челюскинцев.
А у самого края двора - дествительно будка - собачачье жилище. Там когда-то жил Моряк - дедушкин любимый пес. "Моряк - с печки бряк" дразнила его бабушка. Но, за несколько дней до смерти деда Моряк убежал и больше не вернулся. Теперь в конуре проживал пес Шарик - огромная мохнатая псина неизвестной науке породы.
Посреди двора, около выложенной из кусков битого кирпича дорожки, стоит летняя печка. Этакий сваренный из широкого уголка железный параллелепипед на ножках с чугунной плитой и невысокой асбоцементной трубой. Труба когда-то была тоже металлической, но прогорела и проржавела и была заменена на асбоцементную. Причем менял я ее собственноручно. Нашел где-то под забором кусок трубы. Водрузил ее на печку поверх старой - хватило же дури. Растопил печь... Труба сырая была... Наверное шифер в костер хоть однажды кидал любой уважающий себя пацан, да и девчонки не отставали. А тут - целая труба...
Когда неожиданно началась пальба, я как раз отошел за угол дома за дровами. Пришлось присесть от неожиданности, а потом и вовсе залечь и выжидать, пока обстрел прекратится. Става Богу, что до ветру сходил прямо перед этим, а то б и оконфузится бы запросто мог. От полутораметровой трубы испытание температурой выдержал нижний метровый кусок. Остальное было разбросано в радиусе 20 метров. Ни одно домашнее животное, включая людей, почему-то не пострадало.
Перед топкой печки был вкопан буфер от вагона, таким образом, что получился металлический не то низенький столик, не то табурет. Говорят этот "грибок" еще дед использовал как наковаленку. Я достаю свой маленький топорик, кладу на грибок пару поленьев и начинаю неторопливо отщипывать щепу от полешка. С бумагой там напряженка, поэтому надо разжигать подручными средствами.
Потом выбираю из поленницы пару ровных и не очень толстых палок, укладываю их параллельно друг другу в топку, поверх набрасываю щепу и подношу спичку.
Помаленьку подбрасываю тонкие ветки и щепки. И вот уже из трубы пошел дымок, можно и полешки покрупнее подкидывать.
А я сижу и жду, когда придет бабушка. Мы начнем с ней печь шанежки...
А ее все нет и нет...
Я оглядываюсь - на огороде бабушки уже не видно. Я забегаю в дом - и там никого. К горлу подкатывает комок, откуда-то из глубины души темными щупальцами выползает страх. Я выскакиваю на крыльцо, и выдыхаю:
-Ба-буш-ка! - но вместо громкого крика получается сдавленный стон.
А бабушка, уже прислонив тяпку к стенке сарая, поворачивается ко мне:
- Ты чего?
- Я тебя потерял...
- Да куда ж я денусь? Сор вот в посадку выносила...
Посадка - это лесополоса, полоска деревьев, между колхозными полями - наследие академика Лысенко.
Бабушка гладит меня по голове и бормочет:
- Испужался? Ничего, все пройдет, все простится, все получится. От зараз мы твои испужалки воском выльем... Живый в помощи, да воскреснет...
Дальше я не слушаю. Мне спокойно и хорошо. А печка потрескивает и из трубы вылетают клубы серого дыма и пунцовые искорки...
Искорки пунцовые, треск полешков... Мы сидим возле костра: я с женой и куча других "таджиков": Зеленчуковы, Усачевы, Юрка Ничволода, скоро Севрюки обещали подъехать... Дядя Коля возится вокруг костра - колдует над казаном с настоящим пловом. Все они когда-то в Душанбе жили. Кто-то, как моя благоверная, чуть раньше уехал. Кто-то в самом начале войны. А кто-то - лучше об этом не вспоминать.
Уже неделю взрослые, тертые жизнью люди, откровенно играют в "таджиков", старательно подражая восточному акценту. Я сам себя ловлю на том, что в голосе появляются гортанные переливы: "э-э-э-э, ва-асток дело тоонкий, тарапицца - нэт".
Над лагерем развевается заботливо сшитый Юркой дома на швейной машинке из трех цветных тряпочек таджикский флаг. У дороги появляется транспарант:
"ХУШ ОМАДЕД!"
Это "Добро пожаловать!" по-нашему. В самое пекло, когда даже выкисание в море не спасает от жары, мы гоняем чаи. Чай - естественно, зеленый, из самовара.
Вот и сейчас, дядя Витя (в просторечии Батя) наливает мне в большую кружечку на самое донышко и, как бы извиняясь, поясняет:
- Это я по-нашему по-таджикски... У них там если гость дорогой, то положено по-чуть-чуть наливать. А если чашку полную, то это вроде как: пей и выметайся...
Вчера как раз День Десантника был. Батя тоже отмечал. Про деда рассказывал: он недавно могилу деда на Мамаевом кургане отыскал. Знатный казак был. Вот только фамилия в военном билете была перепутана, поэтому так долго искали захоронение.
- Батя, пойдем на море, - подходят две знойные юные красавицы - дочки Бати. Детишек у него восемнадцать человек. Он директор семейного детского дома.
- Вы как хотите, - прищуривается Батя, - а я плова дождусь. И начинает рассказывать анекдот:
- Едет шОфер на такси по Душанбе, двух апушек везет(апушки - это тетки, таджички, а ака - это уважительное обращение к мужчине).
Тормозит его еще один кент. Подбирают и его, по дороге, значит, садись.
Кент начинает комментировать приемы вождения шОфера:
-Ну ты каззел, куды гонишь!
-Давай, каззел,направо!
- Слушай, каззел, закурить не будет?
Терпел-терпел водила, потом не выдержал, остановился, говорит кенту, мол, выходи, так-растак!
И поехал дальше...
Тут его одна из апушек за плечо трогает:
-Каззел-ака, нам здесь налево...
Плов перекладывают из казана на большое блюдо. Андрей - такой же пристяжной таджик как и я - надев тюбтейк делает с блюдом круг почета вокруг стола. Андрюшку недавно посвятили в таджики: сначала грозились обрезать, но потом ограничились разучиванием таджикского танца: надо ладонь одной руки положить себе на пояс, а другую ладонь - себе на затылок и, припадая на одну ногу, как раненный в попу батыр заскакать вокруг партнерши, периодически меняя руки. Показывал это дядя Коля - он этак раза в полтора шире меня в самой моей широкой точке, но ловок и грациозен при этом, как снежный барс.
А когда плов разошелся по тарелкам, дядя Коля показал, как правильно кушать плов руками.
- Видишь, - говорил он Андрюшке, - вот берешь кусочек лепошка, сгребаешь на хлеб плова, потом руку вот так, пальцы вместе, большой палец внутрь. Между шепотью и большим пальцем берешь кусок и - в рот его, подталкивая большим пальцем. Опа!
С этими словами он отправлял здоровенный комок плова в рот.
- И руки - чистые. Максимум - три пальца облизать. А ты ложкой - сколько еще тюхаться будешь...
- Ну что, проглоты, так и будем лопать, или купаться рванем?
- Э-э-э-э. А ча-а-ай? Тарапицца - нэт!
Действительно, куда торопиться? Отпуск. Черное море. Костерок. Искры в небо. Хорошо, будто в детство попал...
